В ярости Адольф сузил глаза в крохотные щелки.
— Ложь, — зарычал он, хватаясь за раскаленный штырь.
Раскаленное железо еще раз было приложено к голому телу, но на этот раз оставалось там намного дольше, и спальня наполнилась шипением и вонью горелого мяса. В конце концов проф. Эйнштейн не выдержал, и из его горла вырвался пронзительный крик боли, который, казалось, длился вечность.
— О, пожалуйста, кричите сколько угодно, не стесняйтесь, — жизнерадостно воскликнул Адольф, откладывая остывший нож и беря зазубренные ножницы. — Эта комната совершенно звуконепроницаема, и ваши крики слышно не дальше фута за этими окнами.
— В самом деле?
— Абсолютно, — усмехнулся Адольф, но затем задумался. Минуточку, ведь этот голос принадлежал вовсе не профессору.
Почти теряющий сознание от боли Эйнштейн пришел к тому же выводу и открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть самое прекрасное зрелище в своей жизни. Из дыры в стене за платяным шкафом появился высокий темноволосый мужчина с густыми черными усами. Лицо его было зачернено древесным углем, а в руках он держал отполированный арбалет, заряженный стрелой с острыми как бритва гранями наконечника.
Пробормотав проклятие, Адольф запустил лапу под медицинский халат и извлек на свет старомодный «Ньюарк-66», но в этот самый момент незнакомец выстрелил из арбалета. Стрела угодила Адольфу в горло, и колючий наконечник пронзил шею насквозь, выйдя с другой стороны. Из раны с обеих сторон брызнула горячая кровь, оставляя расплывающиеся малиновые пятна на белом халате. Спотыкаясь и отчаянно хватая ртом воздух, Адольф сделал шаг назад, наткнулся на шкаф, и в его тело вонзились еще две стрелы.
Он пытался что-то произнести, но из горла вырывалось лишь неразборчивое клокотание; Адольф содрогнулся и обмяк, но не упал на пол, так как стальные стрелы накрепко пригвоздили его к тяжелому предмету меблировки.
— Знай мы, что комната звуконепроницаема, воспользовались бы пистолетами, а не тратили время, доставая это, — извиняющимся тоном сказал темноволосый мужчина, махнув арбалетом.
Все еще в тумане от боли, проф. Эйнштейн попытался заговорить:
— Кто… — но, не закончив вопроса, захлебнулся в приступе сухого кашля.
Повесив арбалет за плечо, усатый итальянец удивленно моргнул.
— Ma don! Неужто не помните? Вы несколько лет назад вступили в нашу организацию и заключили ометру с моим кузеном Нунцио.
Ометра, клятва братства, которую дают на крови. Эйнштейн быстро пролистал огромный каталог своего мозга. Ну конечно — бойцы итальянского сопротивления, борющиеся за политическую свободу против жестокого и деспотичного правительства Сардинии. Как он мог про них забыть?
Вытащив из сапога тонкий нож, итальянец стал резать веревки.
— О вас в последнее время много спрашивали, — поведал он, быстро и осторожно перерезая веревки. — И спрашивали самые неожиданные люди. Когда вы прибыли в Рим, даже не задержавшись, чтобы навестить нас, мы решили понаблюдать за вашими передвижениями.
— Кто вы? — произнес проф. Эйнштейн.
Спрятав нож, темноволосый улыбнулся с мягким укором.
— Можете звать меня Гвидо.
— G-grazie.
Пожав плечами, Гвидо отбросил в сторону веревки и начал смазывать ожоги на груди и ухе профессора болеутоляющей мазью.
— Сперва мы подумали, может, у вас какое-то тайное свидание, — продолжал он, в то время как из дыры в стене полезли новые молодцы, вооруженные арбалетами. — Вы, англичане, такие странные в сексуальных делах. Но когда стало ясно, что к чему, мы как можно быстрей поспешили на помощь.
— Крайне п-признателен, — слабо улыбнулся профессор, застегивая жилет, чтобы не оставлять рубашку распахнутой. Прикосновения к волдырям причиняли боль, но это был такой пустяк по сравнению с тем, от чего его только что спасли. Кроме того, итальянцы могли бы расценить жалобы как признак слабости, и Гвидо потерял бы лицо. А оскорбить так своего спасителя было бы немыслимо.
В этот момент распахнулась дверь, и в спальню вошел мускулистый великан, габаритами почти что с лорда Карстерса.
— Padrone? — прогромыхал он, словно отдаленный гром.
Гвидо, как можно мягче, помог Эйнштейну встать.
— Да, Анжело? — спросил он, не оборачиваясь.
Анжело, поджав губы, задумчиво посмотрел на профессора.
— Мы поймали женщину, — сказал Анжело по-итальянски. — Ту, что одурманила нашего собрата. Она пыталась ускакать верхом.
— Вы ее убили? — отозвался Гвидо по-английски. Несколько озадаченный вопросом Анжело пригладил ухоженные волосы, а затем сделал утвердительный жест.
— Ну да, конечно, — сказал он по-английски. — Переодеть их нищими и бросить в реку?
— Si.
— Нет, — возразил на безупречном итальянском профессор, сжимая и разжимая кулаки, чтобы унять дрожь в руках. — Для всех нас будет лучше, если эти тела вообще никогда не найдут.
— Никогда? — Потирая челюсть тыльной стороной ладони, Гвидо кивнул. — Анжело, то новое здание, что хотят построить рядом с масляной лавкой твоего брата, — там уже начали фундамент?
— Si, padrone. Да. Вот даже прямо сейчас работают.
— О, это очень увлекательный процесс. Быть может, signora и ее друг не откажутся взглянуть на него поближе. Как всегда — наш привет и наилучшие пожелания десятнику и его бригаде.
— Будет сделано.
— Виоп! Хорошо.
Гвидо внимательно осмотрел повязку на ухе профессора и, похоже, остался доволен. По его приказу вошли еще несколько человек. По длинным лестничным пролетам они вынесли ослабевшего Эйнштейна в маленький внутренний двор позади частного дома. Фиолетовые гроздья винограда на обвивающих беседку и шпалеры лозах уже налились соком, в многочисленных глиняных горшках благоухали цветы всех красок и оттенков. Это был самый прекрасный сад, какой когда-либо доводилось видеть проф. Эйнштейну, и он с жадностью впитывал все запахи, все открывшиеся ему виды.